Порт, гавань и море

Вплоть до последнего времени в истории Нью-Йорка доминирующую роль играло море. Иммиграция, торговля, коммуникации, политика, общественные отношения, преступность и даже первые описания города и представления о том, как он выглядит, сформировались благодаря физической связи с морем, гаванью и с двумя реками — большой рекой Норт-Ривер, или Гудзон, и меньшей Ист-Ри-вер, которые отделяют Манхэттен от Бруклина. Наиболее популярным зрительным образом Нью-Йорка, начиная с первых дней его существования, был краешек Манхэттена, видимый с борта корабля, стоящего в гавани. Именно этот вид вселял надежду, открывая бесконечное количество возможностей. Вот как можно влюбиться в Нью-Йорк:

С моей точки зрения — а я пишу, стоя на легком ветерке, который обдувает меня морской прохладой, — пишет Уитмен в «Памятных днях», — ничто на земле не может превзойти это зрелище. Слева Норт-Ривер, с ее уходящей вдаль перспективой; ближе три или четыре мирно стоящих на якоре военных корабля, дальше джерсий-ский берег, отмели Уихокина, Палисады и постепенно убывающая, теряющаяся в дали лазурь неба. Справа — Ист-Ривер, окруженные лесом мачт берега, величественные, похожие на обелиски башни [Бруклинского] моста, по одной на каждой стороне. В легкой дымке, хотя и отчетливо различимые, словно гигантские братья-близнецы, изящно падают вниз, переплетающиеся высоко над потоком тросы... Над всем этим, там и сям, проносятся бесстрашные воплощения изящества и чуда, эти белые с темным, падающие стрелой, летучие рыбы...

Вспоминая лирический пассаж Уитмена, следует отметить, что переезд на пароме на Стэйтен-Айленд является одним из самых коротких и самых необычных морских путешествий в Америке. Со времен первых европейских переселенцев этот паром, преодолевая расстояние в 5,2 мили, пересекает гавань Нью-Йорка и связывает южную оконечность Манхэттена с северным берегом Стэйтен-Айленда. Постоянная переправа, осуществляемая раз в две недели, существовала уже в 1745 году, а в 1810 году шестнадцатилетний Корнелиус Вандербильт открыл собственную паромную переправу, тем самым заложив фундамент своей коммерческой империи. В 1905 году город взял на себя предоставление этих услуг, и за семьдесят лет стоимость проезда на пароме возросла с 5 центов до 25 в 1975 году, а в 1990 году она составляла 50 центов. С 1997 года для пешеходов переезд является бесплатным. В 60-е годы XX века паромы окрашивали в «лодочный оранжевый» цвет, чтобы их было лучше видно в тумане.

Департамент транспорта приписывает этой легендарной городской службе, которая постоянно «плодится и размножается», желание окрашивать паромы в слегка отличающиеся цвета. Их перекрашивают по мере выхода на линию, но воздействие солнца и соленой воды обесцвечивает оранжевую краску, придавая ей привлекательный золотисто-манговый цвет. Когда паром подходит к Бэттери-парк, кажется, что небоскребы как по волшебству поднимаются из самой гавани. Часто копируемая акварель Нового Амстердама (подлинник хранится в Нидерландах, в государственном архиве) изображает город таким, каким он был в 50-е годы XVII столетия, то есть перед тем, как англичане захватили колонию. Это маленькое поселение, застроенное домами с островерхими крышами, из которого открывается вид на гавань с горсткой кораблей. Присутствие голландцев обозначено весьма скромно: небольшой причал, коромысло весов, кран-балка, ветряная мельница, различные складские строения, форт и старая таверна, которая использовалась в качестве «Stack Huys», то есть мэрии, — где собирались представители первого городского управления.

Спустя приблизительно семьдесят лет, в 1717 году, Уильям Берджис нарисовал большую панораму Нью-Йорка с бруклинского берега Ист-Ривер. Слово «большая», наверное, будет преуменьшением подлинных размеров панорамы, ширина которой составляет шесть футов и на которой можно разглядеть каждое строение. С населением 7 тыс. жителей Нью-Йорк в те времена был третьим по величине городом североамериканских колоний. Многие из старых голландских строений были снесены, а на их месте возвели новые дома, которые соответствовали идеалам симметрии, характерным для георгианского стиля. Они строились с использованием пилястров и имели английские подъемные окна. Более крупные строения, в три и четыре этажа, теснились вдоль берега, создавая контуры настоящего города. Самым высоким строением колониального города являлась колокольня первой церкви Троицы.

Ко временам Берджиса береговая линия города заметно расширилась в направлении Ист-Ривер. Уже начинался процесс создания мусорных свалок, который в конечном счете изменил и расширил очертания Манхэттена, а Ист-Ривер сделал более узкой. Сбегающие к реке улицы Южного Манхэттена (Коэнтис-слип, Олд-слип, Берлинг-слип, Пек-слип) носят имена жителей колонии, купцов и предпринимателей, владевших товарными складами, судостроительными верфями или тавернами, и пользовавшихся маленькими бухточками, в которых можно было быстро загружать и разгружать корабли. На панораме Берджиса река заполнена торговыми судами всевозможных размеров и кораблями королевского военного флота. Согласно положениям законов о мореплавании, вход в североамериканские порты был разрешен лишь британским судам, но, изображая невероятное количество флагов британских военных кораблей и судов британского торгового флота, заполнивших Ист-Ривер, Берджис еще больше подчеркивал господство англичан. Бурный рост экономики и предпринимательства, который показан на панораме, оправдывает британскую политику в области торговли. Берджис изобразил в Нью-Йорке четыре судостроительных верфи. Там, где когда-то был причал, видна большая пристань с тремя длинными пирсами. Смысл такого подхода к изображению Нью-Йорка вполне очевиден: рост города и его процветание связаны с переполненной судами гаванью.

Процветание, которое Берджис изобразил в начале XVIII века, в значительной степени обеспечивала торговля сахаром. Плантации на Барбадосе, Ямайке и Зондских островах стали важнейшим рынком сбыта производимой в Нью-Йорке высококачественной муки, зерновых, свинины, говядины и шкиперского имущества. Суда, доставлявшие товары богатым плантаторам островов Вест-Индии, привозили в Нью-Йорк сахар, ром, патоку и хлопок. Коричневый вест-индский сахар подвергался очистке в больших «сахарных цехах» и превращался в головы белого сахара, которые предпочитали покупатели. Белый сахар и чай были главными элементами того более цивилизованного образа жизни, которым уже стали наслаждаться пьющие чай нью-йоркцы. На имевшихся здесь перегонных установках вест-индская патока превращалась в ром, а импортный табак — в нюхательный порошок. Благодаря экспортной торговле этими товарами Нью-Йорк стал важным колониальным торговым портом. Верфи на берегу Ист-Ривер, а также расположенные неподалеку мастерские бондарей, кузнецов, кожевников и лавки мясников всегда были загружены работой. Половина всех кораблей, входивших и выходивших из порта колониального Нью-Йорка, занималась торговлей с островами Карибского моря, а каждый четвертый житель Нью-Йорка зарабатывал на жизнь рискованным ремеслом моряка.

Производство, необходимое для удовлетворения потребностей стремительно растущей вест-индской торговли, в значительной степени стало возможным благодаря столь же стремительному росту количества рабов в городе. В 1746 году, когда население Нью-Йорка составляло 11 720 человек, из каждых пяти жителей города как минимум один был рабом. Здесь была высочайшая концентрация рабов, живших севернее Виргинии. Рост рабовладения оказался настолько быстрым, что уже в середине столетия по меньшей мере половина семейств города держала у себя одного раба или более. Но еще больше на рабов полагались нью-йоркские фермеры. В Нью-Йорке многие опасались «восстания рабов», два мятежа 1712 и 1741 годов были жестоко подавлены. Тем не менее потребность в рабочей силе, которую испытывали верфи, канатные и ремесленные мастерские, главным образом удовлетворялась за счет рабов, а не законтрактованных работников. На карте Нью-Йорка, составленной в 1730 году, в самом начале Уолл-стрит обозначен большой рынок рабов под крышей. Раскопки на Африканском кладбище (подробнее см. ниже) пролили свет на жизнь рабов, которые составляли значительную часть населения города. Даже сейчас необходимо подчеркнуть, что рабство было неотъемлемой частью развития Нью-Йорка. Оно не было прискорбным явлением, имевшим место где-то в других районах, и это со всей ясностью доказывает навес, который использовался во время распродаж рабов, проводившихся там, где начиналась Уолл-стрит.